Кто-то скрытно и пристально интересуется жизнью четверых детей, искалеченных своей матерью. Одно убийство, второе, третье… И все они, так или иначе, связаны с этой несчастной семьей. Какая тайна скрыта в прошлом этих людей? В прошлом ли? - сомневается Настя Каменская, анализируя обстоятельства преступлений. Времени на раздумья, как всегда, нет - прямо из больницы похищена девочка, угроза нависла над остальными детьми. Где источник этой угрозы? Озарение, словно вспышка молнии, внезапно освещает всю ситуацию, которая оказывается гораздо страшнее, чем думала Настя…

Александра Маринина

Иллюзия греха

ГЛАВА 1

При взгляде на эту комнату с лежащим посредине на полу трупом старой женщины почему-то возникала ассоциация с Достоевским. Убийство старухи процентщицы. Хотя убитая, по предварительным данным, ростовщичеством не занималась и ломбард на дому тоже не устраивала. Более того, обстановка в большой квартире в «сталинском» доме свидетельствовала о достатке и аристократических корнях хозяев.

Когда-то в этой квартире жил известный ученый, академик Смагорин, но было это давно. Погибшая, Екатерина Бенедиктовна Анисковец, была его дочерью. Трижды за свою жизнь побывав замужем, она столько же раз меняла фамилию, но не вместо жительства. В этом доме она жила, пожалуй, дольше всех его обитателей. Только ее квартира была отдельной, остальные давно превратились в коммуналки с постоянно меняющимися жильцами. Одни получали или покупали новое жилье и уезжали, другие въезжали в результате разменов с родственниками или супругами. Двери квартир были утыканы разномастными кнопками звонков и карточками с фамилиями, и только дверь в квартиру Екатерины Бенедиктовны имела один-единственный звонок и красивую металлическую дощечку с надписью: «Академик В. В. Смагорин».

Судебно-медицинский эксперт осматривал тело, эксперт-криминалист колдовал над поисками следов. Убийство явно втянуло на корыстное, совершенное с целью ограбления, уж очень богатой была квартира и беспорядок в ней царил ужасный. Сразу видно - здесь что-то искали.

У погибшей есть родственники? - спросил следователь Ольшанский у соседки, приглашенной в качестве понятой.

Не знаю, - неуверенно отозвалась молодая женщина в спортивном костюме. - Я здесь не так давно живу, всего полгода. Но мне говорили, что детей у нее нет.

Кто в вашем доме может хоть что-нибудь рассказать про Анисковец? Кто здесь давно живет?

Ой, не знаю, - покачала головой соседка. - Я здесь мало с кем общаюсь, я ведь только снимаю комнату. Хозяйка квартиру купила, а комнату в коммуналке сдает. Беженцы мы, - добавила она, - из Таджикистана. От нас тут все шарахаются как от чумных, будто мы заразные какие. Так что с нами не очень-то разговаривают.

Да, от соседки толку было мало. Предстоял долгий поквартирный обход, чтобы собрать хотя бы первоначальные сведения о пожилой женщине, безжалостно убитой ударом чем-то тяжелым по затылку.

С жильцами своего дома покойная Екатерина Венедиктовна действительно почти не общалась, но вообще-то приятельниц и знакомых у нее было немало. Коренная москвичка, она здесь выросла, закончила школу и университет, работала в Историческом музее. И всюду заводила друзей. Конечно, сегодня живы были уже далеко не все. Но все равно тех, кто мог бы рассказать о погибшей, было достаточно много.

В первую очередь Ольшанский велел найти тех ее знакомых, которые часто бывали у Анисковец и могли хотя бы приблизительно сказать, что именно у нее похищено. Такой человек нашелся - бывший муж Екатерины Бенедиктовны Петр Васильевич Анисковец. С покойной он развелся лет пятнадцать назад, когда ей было пятьдесят девять, а ему - шестьдесят два. И все пятнадцать лет он продолжал приходить в гости к Екатерине Бенедиктовне, приносил цветы и трогательные маленькие подарки.

Вы не обидитесь, если я спрошу о причине вашего развода? - осторожно сказал следователь, очень уж необычной показалась ему сама ситуация: разводиться в таком почтенном возрасте, и не ради того, чтобы создать новую семью. Петр Васильевич грустно посмотрел на Ольшанского.

Дурак я был - вот и вся причина. Закрутил с молодой, думал - вот оно, настоящее, всепоглощающее, то, ради чего на смерть идут. С Катериной развелся. А когда все закончилось, Катя долго смеялась надо мной Так, говорила, тебе и надо, дурачку самоуверенному, будет тебе урок. Она прекрасно ко мне относилась. Я потом много раз делал ей предложение, но она отказывала, дескать, смешно в таком возрасте под венец, да еще с бывшим мужем. Но ухаживания мои принимала, не гнала.

Выходит, она вас простила? - уточнил следователь.

Простила, - кивнул Анисковец. - Да она и не сердилась долго. Знаете, у нее чувство юмора было просто удивительное, она на любую беду умела с усмешкой посмотреть. Ни разу за все годы я не видел, чтобы Катерина плакала. Верите? Ни разу. Зато хохотала постоянно.

Эта книга входит в серию книг:

Считается – и справедливо считается, – что в нашем подсознании прочно сидит неистребимый комплекс страхов. Набор их у каждого варьируется, но определенные страхи присущи всем. Один из таких общечеловеческих «страшных» комплексов – комплекс Голема.

Голем в европейских фольклорных преданиях – это оживленный каббалистическими средствами немой глиняный великан, нелюдь без души, зато полностью подчиняющийся приказам хозяина. Словом, этакий средневековый вариант робота.

Однако одновременно с самой мыслью о возможности создания искусственного человека возник и страх, что создание выйдет из-под контроля создателя. Страх, естественно, тут же нашел свое отражение в литературе. Знаменитый роман Мэри Шелли «Франкенштейн» – об этом, и «Тайны» Гоффмана – об этом, об этом – роман Г. Мейринка «Голем», и пьеса Карела Чапека «R.U.R.» – тоже об этом. Но с глиняным или железным Големом еще можно как-то сладить. А вот что делать с современными Големами из плоти и крови? Что делать с людьми, запрограммированными на генном уровне не природой, а другими людьми? На Западе такие Големы давно уже превратились в навязчивый кошмар, тень которого постепенно, примерно с середины 80-х, стала наползать и на наше отечество. Один из первых переведенных у нас романов Стивена Кинга – «Воспламеняющая взглядом» – о милой крошке Чарли с врожденными способностями саламандры-поджигательницы, потому что ее папе и маме еще до Чарлиного рождения ввели некий новоизобретенный препарат…

Шесть лет назад там же, на Западе, возник сериал, вобравший в себя все самые популярные страхи. В «Секретных материалах» задействованы и аналог Чарли, и «зеленые человечки», и временны?е парадоксы. Создатели сериала, естественно, не могли пройти и мимо комплекса Голема, тем более сейчас, когда появилась реальная возможность клонирования и сознательного изменения человеческой генной программы. На свет появился файл № 110 – «Ева». В Центре репродуктивной медицины в Сан-Франциско доктор Салли Кендрик, используя живых женщин как инкубаторы, вывела совершенно одинаковых девочек-сверхлюдей с одинаковыми психическими отклонениями – склонностью к убийству. Как выяснили потом дотошные агенты Малдер и Скалли, и сама доктор Кендрик, и девочки были частью военного правительственного эксперимента по генной инженерии…

Но если в литературе Запада страх перед искусственным изменением человеческой природы муссировался годами, то в российской, как уже говорилось, он проявился всего лет десять-пятнадцать назад. Появился – и тут же в каждом втором отечественном детективе или боевике злодеи стали использовать психотропное оружие и полчища зомби встали на защиту золота партии.

Однако, повторяя западные сюжеты, доморощенные авторы совершенно не учитывали особенностей национального характера, замечательной русской способности проникаться идеей так, чтобы во имя ее реализации смести все на своем пути. Они, западные, осторожные, остановятся у края пропасти, мы же, отчаянные, пойдем дальше.

А вот Александра Маринина это очень хорошо знает.

Потому, думаю, так она и популярна, что сюжеты ее книг «выращены» на нашей почве, и даже страхи, присущие всему человечеству, в детективах Марининой превращаются в наши родные, кровные страхи. Вокруг генного программирования построена интрига в «Иллюзии греха». Странно – казалось бы, зачем Александра Маринина берет интригу, уже совершенно затертую западными детективщиками? Ведь выведение искусственных гениев и «рабочих лошадок», способных трудиться 20 часов из 24-х – тема каждого пятого романа этого жанра. И «Иллюзия греха», может быть, была бы только калькой с западного образца, если бы не два «но».

Первое. Ни в одном «их» «ужастике» вы не встретите человека, который принес бы в жертву идее собственных детей. Чужих – пожалуйста, но собственная плоть и кровь – это святое. Опыты над ней недопустимы, даже если чадо не вызывает у родителя особенно сильных чувств.

Второе. На Западе давно уже не действуют одиночки. Все эксперименты хорошо организованы, научно оснащены, в них вкладываются огромные деньги, а секретность обеспечивает какой-нибудь очень особый отдел ФБР. А в нашем государстве, которое трещит по всем швам, как раз наступило время одиноких злых гениев, рассчитывающих исключительно на собственные силы, и Маринина это учитывает.

Учитывает она и то, что одиночку – каким бы он ни был хитроумным и дальновидным – легче поймать и наказать, чем преступников, защищенных силой государства. На любой изощренный ум найдется ум сильнее и хитрее, особенно если у злодея противник такой, как Настя Каменская. Она же любит решать неразрешимые задачки…

Поэтому преступника в конце концов ловят и разоблачают, прерывая слишком длинную цепочку жестоких экспериментов, в которую он втянул многих ничего не подозревающих людей. Ловят, разоблачают, однако торжества и радости Настя почему-то не испытывает…

Да, зло вроде бы наказано – но добро все равно не торжествует. Во-первых, слишком многое непоправимо, а во-вторых, нет никаких гарантий, что то же зло не возникнет снова на другом месте. И это тоже особенность нашей сегодняшней действительности, которую Маринина «ухватила» очень точно. Что же дальше? Что еще покажет нам писательница в своих мрачноватых, но очень правдоподобных произведениях? Будем ждать.

Сергей КРАВЦОВ

Глава 1

При взгляде на эту комнату с лежащим посредине на полу трупом старой женщины почему-то возникала ассоциация с Достоевским. Убийство старухи процентщицы. Хотя убитая, по предварительным данным, ростовщичеством не занималась и ломбард на дому тоже не устраивала. Более того, обстановка в большой квартире в «сталинском» доме свидетельствовала о достатке и аристократических корнях хозяев.

Когда-то в этой квартире жил известный ученый, академик Смагорин, но было это давно. Погибшая, Екатерина Венедиктовна Анисковец, была его дочерью. Трижды за свою жизнь побывав замужем, она столько же раз меняла фамилию, но не место жительства. В этом доме она жила, пожалуй, дольше всех его обитателей. Только ее квартира была отдельной, остальные давно превратились в коммуналки с постоянно меняющимися жильцами. Одни получали или покупали новое жилье и уезжали, другие въезжали в результате разменов с родственниками или супругами. Двери квартир были утыканы разномастными кнопками звонков и карточками с фамилиями, и только дверь в квартиру Екатерины Венедиктовны имела один-единственный звонок и красивую металлическую дощечку с надписью: «Академик В.В.Смагорин».

Судебно-медицинский эксперт осматривал тело, эксперт-криминалист колдовал над поисками следов. Убийство явно тянуло на корыстное, совершенное с целью ограбления, уж очень богатой была квартира и беспорядок в ней царил ужасный. Сразу видно – здесь что-то искали.

– У погибшей есть родственники? – спросил следователь Ольшанский у соседки, приглашенной в качестве понятой.

– Не знаю, – неуверенно отозвалась молодая женщина в спортивном костюме. – Я здесь не так давно живу, всего полгода. Но мне говорили, что детей у нее нет.

– Кто в вашем доме может хоть что-нибудь рассказать про Анисковец? Кто здесь давно живет?

– Ой, не знаю, – покачала головой соседка. – Я здесь мало с кем общаюсь, я ведь только снимаю комнату. Хозяйка квартиру купила, а комнату в коммуналке сдает. Беженцы мы, – добавила она, – из Таджикистана. От нас тут все шарахаются как от чумных, будто мы заразные какие. Так что с нами не очень-то разговаривают.

Да, от соседки толку было мало. Предстоял долгий поквартирный обход, чтобы собрать хотя бы первоначальные сведения о пожилой женщине, безжалостно убитой ударом чем-то тяжелым по затылку.

* * *

С жильцами своего дома покойная Екатерина Венедиктовна действительно почти не общалась, но вообще-то приятельниц и знакомых у нее было немало. Коренная москвичка, она здесь выросла, окончила школу и университет, работала в Историческом музее. И всюду заводила друзей. Конечно, сегодня живы были уже далеко не все. Но все равно тех, кто мог бы рассказать о погибшей, было достаточно много.

В первую очередь Ольшанский велел найти тех ее знакомых, которые часто бывали у Анисковец и могли хотя бы приблизительно сказать, что именно у нее похищено. Такой человек нашелся – бывший муж Екатерины Венедиктовны Петр Васильевич Анисковец. С покойной он развелся лет пятнадцать назад, когда ей было пятьдесят девять, а ему – шестьдесят два. И все пятнадцать лет он продолжал приходить в гости к Екатерине Венедиктовне, приносил цветы и трогательные маленькие подарки.

– Вы не обидитесь, если я спрошу о причине вашего развода? – осторожно сказал следователь, очень уж необычной показалась ему сама ситуация: разводиться в таком почтенном возрасте, и не ради того, чтобы создать новую семью.

Петр Васильевич грустно посмотрел на Ольшанского.

– Дурак я был – вот и вся причина. Закрутил с молодой, думал – вот оно, настоящее, всепоглощающее, то, ради чего на смерть идут. С Катериной развелся. А когда все закончилось, Катя долго смеялась надо мной. Так, говорила, тебе и надо, дурачку самоуверенному, будет те-бе урок. Она прекрасно ко мне относилась. Я потом много раз делал ей предложение, но она отказывала, дескать, смешно в таком возрасте под венец, да еще с бывшим мужем. Но ухаживания мои принимала, не гнала.

– Выходит, она вас простила? – уточнил следователь.

– Простила, – кивнул Анисковец. – Да она и не сердилась долго. Знаете, у нее чувство юмора было просто удивительное, она на любую беду умела с усмешкой посмотреть. Ни разу за все годы я не видел, чтобы Катерина плакала. Верите? Ни разу. Зато хохотала постоянно.

Вместе с Ольшанским Петр Васильевич поехал на квартиру к бывшей супруге. По дороге он несколько раз принимался сосать валидол, и было видно, что он панически боится заходить в комнату, где недавно лежала убитая. Но в последний момент он все-таки сумел собраться и, горестно вздыхая, приступил к осмотру имущества. По тому, как бегло он скользнул глазами по увешанным картинами стенам и как уверенно открывал ящики комода и дверцы шкафов, Ольшанский понял, что Петр Васильевич хорошо ориентируется в обстановке и знает, где что должно лежать.

– Кажется, все на месте, – развел руками Анисковец. – Только одна картина пропала, маленькая такая, миниатюра, но я не думаю, что ее взяли воры.

– Почему же? – насторожился Ольшанский.

– Да она дешевенькая совсем, копейки стоит. Зачем бы ее стали красть, если рядом висят бесценные полотна.

– Может быть, дело в размере, – предположил следователь. – Маленькую картину легче унести.

– Нет, вы не правы, – возразил Петр Васильевич, – взгляните – здесь много миниатюр, отец Катерины, Венедикт Валерьевич, был к ним неравнодушен, всю жизнь собирал. И все они стоят очень дорого, очень, уж вы мне поверьте. Но пропала совсем ерундовая картинка, ее Катя купила у какого-то уличного мазилы просто шутки ради.

– Что на ней было изображено?

– Цветы и бабочки, стилизованные под Дали. Такой живописи сейчас полно в Москве. Мазня, одним словом. Я думаю, Катерина просто подарила ее кому-то. Не может быть, чтобы такую дешевку кто-то украл.

– Хорошо, Петр Васильевич, насчет картины мы выясним. А что с драгоценностями?

– Все целы. Это просто поразительно, знаете ли. У Катерины были великолепные фамильные украшения: бриллианты, изумруды, платина. Одна работа чего стоит! И ведь ничего не взяли.

Это было действительно очень странно. Почему же тогда ящики комода оказались выдвинутыми, вещи разбросаны по полу, шкафы открыты? Ведь явно же что-то искали. Но если не ценности, то что же тогда? И почему преступник не взял ценности? Их много, они все на виду, он наверняка их видел и даже трогал. Почему же не взял?

Нужно было немедленно найти еще кого-нибудь, кто смог бы осмотреть вещи Екатерины Венедиктовны. Не исключено, что ее бывший муж пропажу заметил, но по каким-то причинам это не обнародовал.

* * *

Пухлая, перехваченная аптечной резинкой записная книжка Екатерины Венедиктовны Анисковец, набитая множеством выпадающих листочков и визитных карточек, лежала на столе перед Анастасией Каменской. Задание следователя было предельно четким: найти среди знакомых убитой человека, который мог бы дать квалифицированную консультацию по поводу имевшихся у нее ценностей. Насколько кратко было сформулировано задание, настолько длительной и кропотливой была работа по его выполнению. На установление всех лиц, поименованных в этой записной книжке, требовалось много времени и терпения. Настя старательно составляла запросы и получала ответы: «Умер…», «Номер передан другому абоненту…», «Переехал…», «Умер…», «Умер…»

На третий день ей наконец повезло. Искусствовед, знаток живописи и коллекционер антиквариата Иван Елизарович Бышов пребывал в полном здравии и проявил прекрасную осведомленность как о картинах Анисковец, так и о ее украшениях. К тому моменту, когда Настя с ним связалась, он уже знал о трагической гибели своей старинной приятельницы и беспрестанно приговаривал:

– Боже мой, боже мой, я был уверен, что она всех нас переживет! Здоровье отменное. Ах, Катерина, Катерина!

– Вы давно знакомы с Екатериной Венедиктовной? – спросила его Настя.

– Всю жизнь, – быстро ответил Бышов. – Наши отцы дружили, и мы с Катериной практически росли вместе. Мой отец и Венедикт Валерьевич были страстными коллекционерами. А мы с Катей пошли разными путями. Я, что называется, принял коллекцию отца и продолжил его дело, а Катя не имела вкуса к коллекционированию, ее это как-то не будоражило. Впрочем, женщины вообще не склонны… Она потихоньку продавала ценности и на эти деньги жила. Пенсию-то ей крошечную положило государство, музейные работники у нас не в чести были.

– А кто наследует ее имущество?

– Государство. Катерина все завещала нескольким музеям. У нее нет родственников, которым ей хотелось бы оставить все это.

– Неужели совсем нет родственников? – не поверила Настя.

– Нет, какие-то есть, конечно, – ответил Бышов дребезжащим голоском. – Но не такие, кому можно было бы оставить коллекцию. Пропьют, прогуляют. Катя хоть и не имела вкуса к коллекционированию, но ценность того, что у нее было, понимала очень хорошо. Я имею в виду не только денежную стоимость, а ценность в высшем смысле слова. Для истории, для культуры. Она очень образованная была.

Родственники, обделенные наследством. Это уже интересно. Впрочем, нет, не очень. Если бы они имели отношение к убийству, они бы забрали ценности. Иначе само убийство теряет смысл. Может быть, им что-то помешало? Убить успели, а ценности собрать и вынести не смогли… Надо вцепляться мертвой хваткой в соседей. Ибо что в такой ситуации может помешать преступнику? Только появление на лестнице возле квартиры каких-то людей.

– Скажите, Иван Елизарович, как было составлено завещание? Я имею в виду, сделано ли описание каждой вещи, которая переходит к музею-наследнику после смерти Анисковец?

– Я понимаю ваш вопрос, – кивнул старик коллекционер. – Да, каждая вещь была описана с участием представителей музеев и нотариата. В завещании все четко прописано, кому что причитается. Несколько картин Катя в завещание не включила, она собиралась их продать и на эти деньги жить.

– И как? Продала?

– Конечно.

– Кому, не знаете?

– Как кому? Мне. Мне же и продала. Они до сих пор у меня.

– А если бы этих денег не хватило?

– Мы говорили с ней об этом, – кивнул Бышов. – Во-первых, картины, которые я у нее купил, стоили очень дорого. Вы, может быть, думаете, что я, пользуясь старой дружбой, скупил их у Кати по дешевке? Так нет! Я дал за них полную стоимость, вы можете это проверить. Этих денег ей должно было хватить на много лет. А во-вторых, если бы деньги закончились, она внесла бы изменение в завещание, исключила из наследственной массы что-нибудь и снова продала.

– Правильно ли я вас поняла, – подвела итог Настя, – что на момент составления завещания все ценности были осмотрены специалистами, подтвердившими их подлинность?

– Совершенно верно.

– И как давно это случилось?

– Лет пять назад или шесть.

– Иван Елизарович, а Екатерина Венедиктовна боялась, что ее могут ограбить?

– Вот уж нет! – решительно заявил Бышов. – Ни одной секундочки.

– А почему? – Характер такой, наверное, – старик улыбнулся впервые за все время, что они разговаривали. – Катя вообще ничего никогда не боялась. Считала, что от судьбы все равно не уйдешь. И потом, я уже говорил вам, она не особенно дорожила коллекцией. Умом понимала ее ценность, а душой не чувствовала. Ведь не сама она ее собирала, свой труд и свои деньги в нее не вкладывала. Конечно, дверь у нее стояла бронированная, на это я ее все-таки сподвигнул. А бриллианты свои она и не носила, говорила, что они ей не к лицу.

Теперь по крайней мере становилось понятным, что делать дальше. Брать завещание Анисковец, вызывать экспертов-искусствоведов и сравнивать ценности, описанные в завещании, с ценностями, имеющимися в квартире. А заодно и повторно устанавливать их подлинность. Потому что вор, если он имел постоянный доступ в квартиру Екатерины Венедиктовны, мог ухитриться сделать копии некоторых вещей и картин и теперь просто подменить подлинники подделкой. Тогда становится хотя бы понятным, почему Петр Васильевич никаких пропаж не обнаружил.

И первым кандидатом в подозреваемые становился сам коллекционер Бышов. Человек, имеющий постоянный доступ в квартиру и хорошо знающий хранящиеся в ней ценности. Вторым подозреваемым автоматически становился бывший муж Анисковец, который тоже бывал у нее частенько и тоже хорошо знал каждую картину на стенах и каждое ювелирное изделие в шкатулках. Настя чувствовала, что третий, четвертый и даже двадцать пятый подозреваемые уже на подходе. Стоит копнуть чуть поглубже – и их окажется видимо-невидимо. Такие дела она не любила больше всего. Если окажется, что часть ценностей Екатерины Венедиктовны подменили, то версия о причинах убийства останется только одна, и нужно будет искать виновных среди огромной массы подозреваемых. Это было скучно.

А если окажется, что у нее действительно ничего не пропало, тогда нужно будет придумывать совершенно новую версию, и не одну. Вот это уже было гораздо интереснее.

* * *

Она никогда не удивлялась тому, что почти не нуждается в сне. Так было с самого детства. Ира была послушным ребенком и спокойно укладывалась в постель по первому слову матери, не капризничая, но это не значило, что она тут же засыпала. Она лежала тихонько, потом незаметно погружалась в сон, а около пяти утра глаза ее открывались. При этом Ира не чувствовала себя разбитой или невыспавшейся. Просто она была так устроена.

Когда случилось несчастье, ей было четырнадцать. До шестнадцати ее продержали в интернате, после чего она начала совершенно самостоятельную жизнь. Смысл этой жизни состоял в том, чтобы заработать как можно больше денег. Деньги были нужны на лекарства и продукты для двух сестер и брата. И для матери, которую Ира ненавидела.

Ее очень выручала законодательная неразбериха, пользуясь которой можно было работать в нескольких местах одновременно. В пять утра она вскакивала и бежала подметать тротуары или сгребать снег – в зависимости от сезона. В восемь мыла подъезд и лестницы в стоящей рядом шестнадцатиэтажке. В половине одиннадцатого мчалась на вещевой рынок разносить воду, горячую еду и сигареты торговцам. В пять, когда рынок закрывался, возвращалась домой, ходила в магазин, готовила еду, убирала квартиру, два раза в неделю ездила в больницу к младшим, раз в месяц – к матери. Вечером, с десяти до двенадцати, мыла полы и выполняла прочую грязную работу в расположенном поблизости ресторанчике. Она не спрашивала себя, сколько это может продлиться. На сколько сил хватит. Просто жила так, потому что другого выхода не было. Врачи сказали, что Наташе и Олечке помочь уже нельзя, а маленькому Павлику – можно, только для этого нужны очень большие деньги, потому что надо делать несколько операций, а они дорогие. О том, можно ли помочь матери, она даже и не задумывалась. Она рано поняла, что задумываться вредно. Несколько лет назад услышала по телевизору, что известный молодой киноактер тяжело болен и для его лечения нужны деньги. С экрана телевизора обращались к гражданам и спонсорам: помогите, дайте кто сколько может, расчетный счет такой-то… А актер умер. Ира всего один раз подумала о том, что если уж у киноактера и его друзей денег на лечение не хватило, то куда ей одной, нечего и пытаться собрать средства на лечение Павлика. Но этого единственного раза оказалось достаточно, чтобы она сказала себе раз и навсегда: «Нечего задумываться. Надо дело делать и двигаться вперед. Нельзя останавливаться, нельзя расхолаживаться, иначе никогда ничего не получится».

Ей было семнадцать, когда она вполне самостоятельно дошла до великой шекспировской фразы: «Так трусами нас делает раздумье, и так решимости природный цвет хиреет под налетом мысли бледной…»

Сейчас ей было двадцать. И она двигалась к своей цели, как автомат с бесконечным запасом прочности. Встав с постели, когда еще не было пяти часов, Ира на цыпочках, чтобы не потревожить квартирантов, вышла на кухню поставить чайник. Когда-то в этой квартире жила ее большая семья: мать, отец, трое младших и она сама. Теперь Ира осталась одна и с прошлого года, преодолев сомнения и страхи, стала сдавать две комнаты, оставив себе третью, самую маленькую. Пока все, слава богу, обходилось, хотя эксцессы, конечно, бывали. Но постоять за себя Ира Терехина умела, два года в интернате многому ее научили.

Я расправила юбки и изящно присела на край велюрового кресла. Два клиента, сидящих передо мной на ярко-красном диване из этого же гарнитура, плотоядно проследили за моими движениями.

Ох уж эти лорды. Сбежались посмотреть на изюминку. Что ж, их можно понять, скучные жены пуританских нравов местного общества могли убить либидо любого мужчины. Моя же работа и таланты позволяли почувствовать им себя хорошо. Очень хорошо.

Сначала о цене. - Не смущаясь, я затянулась сигаретой в длинном мундштуке. - Вас двое, значит, и тариф двойной.

Лорды переглянулись и молча выложили на кофейный столик два тугих кошеля. В моих глазах промелькнул жадный огонек. Вечерок обещал быть очень жарким. Я потянулась к одному из мешочков, при этом отложив мундштук в сторону, развязала тонкие тесемки и ахнула, высыпав содержимое. Десятки камушков посыпались на гладкую поверхность столешницы. Алмазы.

Жадина внутри меня замурчала, предвкушая ценность наживы. Судя по цене камней, господа изволят сегодня ночью шалить.

Я вскинула глаза на того, что помоложе. Лет двадцать пять. Я бы назвала его неоперившимся юнцом из-за похабных тонких усиков над верхней губой, но вот в глазах плескалась недетская похоть, которая заставляла задуматься, что же почтенный лорд хочет со мной сделать этой ночью. Кажется, его фамилия Мартин и он часто мелькает в светской хронике.

Второй гость походил на сытого барина. В его мутных глазах я видела вселенскую скуку и вечную вседозволенность. С жиру беситься изволит. Такие ко мне заходили часто и всегда уходили довольными.

Итак, чего желают господа? - откинувшись на кресло, произнесла я с томным придыханием. - Готова исполнить любую вашу фантазию.

Нам сказали, вы умеете исполнять любые желания. И ночь с одной вами слаще десяти молоденьких жаждущих любви рабынь.

Я лукаво улыбнулась. Ох уж эти отзывы от старых клиентов. Однако стоило признать, недовольных у меня не было.

Щелчком пальцев я материализовала перед лордами два стандартных магических договора услуг. Те долго и внимательно вчитывались в их строки, но вскоре подписали.

И какие же желания у вас, лорд Мартин? - Я игриво погладила ногой под столом младшего лорда. Атласный носочек туфельки мягко коснулся плотной штанины и заставил усатенького облизнуть губы.

На моем лице мелькнула лукавая улыбка. Интересно, какие мысли и позы он сейчас представляет. В любом случае, сейчас мне их озвучат.

Но заговорил старший.

Так случилось, что мы сами не знаем. - Его голос немного охрип. - Мой юный друг желает испытать ваш талант, а я же… Я перепробовал в своей жизни все. В моей постели побывали молодые и постарше, грудастые и не очень. Даже несколько рабынь за раз при моих деньгах не проблема. Меня обслуживают в любых домах Прайма. Для них честь доставить удовольствие сэру Карлосу. Но слухи о вас меня заинтриговали. Чем докажете свое мастерство?

Я немного склонила голову набок и заправила локон волос за ухо, обнажая тонкую шею. Провела длинными пальцами по пульсирующей венке вниз, спустилась к ключицам и остановилась в ложбинке у грудей. Лорды следили за моими движениями внимательно, но по-прежнему скучающе. Даже когда я потянула за один из множества шнурков на платье, они остались равнодушны, но я на многое и не рассчитывала. Вряд ли их смог бы удивить столь простенький стриптиз.

Пришлось встать с кресла и сделать шаг к младшему. Тот незамедлительно протянул руки ко мне. Его ладонь легла мне на ягодицы, больно притянув к себе, вторая же схватилась за грудь.

Задирать юбки на мне он не спешил, зато старший заинтересованно поднялся с дивана и встал мне за спину. Сэр Карлос потянулся к завязкам корсета, его рука скользнула по моей спине, грубо разрывая материю платья. Задаваться вопросом, почему бы не снять с меня одежду классическим способом, я не стала. Тем более что старший все же задрал юбки и теперь, наклонив меня лицом к младшему, пристраивался сзади.

На мгновение я остановила знатных господ, заглянув в глаза лорду Мартину.

А что еще говорят слухи обо мне? - прошептала я.

В молодом подонке уже читалась жажда обладания мной, он отпустил мою грудь и занялся своими брюками. Ему не терпелось достать оттуда свой агрегат и ткнуть им мне в лицо.

То, что вы штучный товар. - Его рука скользнула по собственному стволу, оттягивая нежную кожу с головки. - Прийти к вам можно лишь единожды, второй раз вы услуг не оказываете.

Я игриво сощурилась и коснулась пальцами его пухлых губ.

Да, все верно. И вы оба согласны с этим условием?

Сэр Карлос прохрипел что-то невнятное и схватил меня за волосы, натягивая локоны к себе и заставляя выгнуться в спине. Им полностью овладела жажда ворваться в мое лоно, поэтому церемониться с ответами он уже не собирался:

Мы тебе заплатили, блудница! Поэтому работай, дрянь. На эту ночь ты наша вещь и обязана выполнять все, что мы захотим с тобой сделать!

Младший нетерпеливо хохотнул и, привстав, попытался разжать мой рот, чтобы овладеть и им.

Вот только теперь настало мое время смеяться.

Господа, вы, кажется, не до конца поняли условия нашего договора. Это не вы делаете со мной что хотите. А я выполняю все ваши самые потаенные желания.

Диана Соул

Иллюзия греха

Я расправила юбки и изящно присела на край велюрового кресла. Два клиента, сидящих передо мной на ярко-красном диване из этого же гарнитура, плотоядно проследили за моими движениями.

Ох уж эти лорды. Сбежались посмотреть на изюминку. Что ж, их можно понять, скучные жены пуританских нравов местного общества могли убить либидо любого мужчины. Моя же работа и таланты позволяли почувствовать им себя хорошо. Очень хорошо.

Сначала о цене. - Не смущаясь, я затянулась сигаретой в длинном мундштуке. - Вас двое, значит, и тариф двойной.

Лорды переглянулись и молча выложили на кофейный столик два тугих кошеля. В моих глазах промелькнул жадный огонек. Вечерок обещал быть очень жарким. Я потянулась к одному из мешочков, при этом отложив мундштук в сторону, развязала тонкие тесемки и ахнула, высыпав содержимое. Десятки камушков посыпались на гладкую поверхность столешницы. Алмазы.

Жадина внутри меня замурчала, предвкушая ценность наживы. Судя по цене камней, господа изволят сегодня ночью шалить.

Я вскинула глаза на того, что помоложе. Лет двадцать пять. Я бы назвала его неоперившимся юнцом из-за похабных тонких усиков над верхней губой, но вот в глазах плескалась недетская похоть, которая заставляла задуматься, что же почтенный лорд хочет со мной сделать этой ночью. Кажется, его фамилия Мартин и он часто мелькает в светской хронике.

Второй гость походил на сытого барина. В его мутных глазах я видела вселенскую скуку и вечную вседозволенность. С жиру беситься изволит. Такие ко мне заходили часто и всегда уходили довольными.

Итак, чего желают господа? - откинувшись на кресло, произнесла я с томным придыханием. - Готова исполнить любую вашу фантазию.

Нам сказали, вы умеете исполнять любые желания. И ночь с одной вами слаще десяти молоденьких жаждущих любви рабынь.

Я лукаво улыбнулась. Ох уж эти отзывы от старых клиентов. Однако стоило признать, недовольных у меня не было.

Щелчком пальцев я материализовала перед лордами два стандартных магических договора услуг. Те долго и внимательно вчитывались в их строки, но вскоре подписали.

И какие же желания у вас, лорд Мартин? - Я игриво погладила ногой под столом младшего лорда. Атласный носочек туфельки мягко коснулся плотной штанины и заставил усатенького облизнуть губы.

На моем лице мелькнула лукавая улыбка. Интересно, какие мысли и позы он сейчас представляет. В любом случае, сейчас мне их озвучат.

Но заговорил старший.

Так случилось, что мы сами не знаем. - Его голос немного охрип. - Мой юный друг желает испытать ваш талант, а я же… Я перепробовал в своей жизни все. В моей постели побывали молодые и постарше, грудастые и не очень. Даже несколько рабынь за раз при моих деньгах не проблема. Меня обслуживают в любых домах Прайма. Для них честь доставить удовольствие сэру Карлосу. Но слухи о вас меня заинтриговали. Чем докажете свое мастерство?

Я немного склонила голову набок и заправила локон волос за ухо, обнажая тонкую шею. Провела длинными пальцами по пульсирующей венке вниз, спустилась к ключицам и остановилась в ложбинке у грудей. Лорды следили за моими движениями внимательно, но по-прежнему скучающе. Даже когда я потянула за один из множества шнурков на платье, они остались равнодушны, но я на многое и не рассчитывала. Вряд ли их смог бы удивить столь простенький стриптиз.

Пришлось встать с кресла и сделать шаг к младшему. Тот незамедлительно протянул руки ко мне. Его ладонь легла мне на ягодицы, больно притянув к себе, вторая же схватилась за грудь.

Задирать юбки на мне он не спешил, зато старший заинтересованно поднялся с дивана и встал мне за спину. Сэр Карлос потянулся к завязкам корсета, его рука скользнула по моей спине, грубо разрывая материю платья. Задаваться вопросом, почему бы не снять с меня одежду классическим способом, я не стала. Тем более что старший все же задрал юбки и теперь, наклонив меня лицом к младшему, пристраивался сзади.

На мгновение я остановила знатных господ, заглянув в глаза лорду Мартину.

А что еще говорят слухи обо мне? - прошептала я.

В молодом подонке уже читалась жажда обладания мной, он отпустил мою грудь и занялся своими брюками. Ему не терпелось достать оттуда свой агрегат и ткнуть им мне в лицо.

То, что вы штучный товар. - Его рука скользнула по собственному стволу, оттягивая нежную кожу с головки. - Прийти к вам можно лишь единожды, второй раз вы услуг не оказываете.

Я игриво сощурилась и коснулась пальцами его пухлых губ.

Да, все верно. И вы оба согласны с этим условием?

Сэр Карлос прохрипел что-то невнятное и схватил меня за волосы, натягивая локоны к себе и заставляя выгнуться в спине. Им полностью овладела жажда ворваться в мое лоно, поэтому церемониться с ответами он уже не собирался:

Мы тебе заплатили, блудница! Поэтому работай, дрянь. На эту ночь ты наша вещь и обязана выполнять все, что мы захотим с тобой сделать!

Младший нетерпеливо хохотнул и, привстав, попытался разжать мой рот, чтобы овладеть и им.

Вот только теперь настало мое время смеяться.

Господа, вы, кажется, не до конца поняли условия нашего договора. Это не вы делаете со мной что хотите. А я выполняю все ваши самые потаенные желания.

В следующий миг, несмотря на все захваты, я выпрямилась в полный рост. Они сами дали мне эту власть над собой, когда подписали контракт. Мне в этом деле оставалась лишь самая гадкая часть сделки. Поцелуй.

Я притянула за подбородок вначале Карлоса, впилась губами в его рот, сминая и властвуя, а затем то же самое повторила с младшим. Вкус мерзкого поцелуя вытерла тыльной стороной ладони, стирая алую помаду с лица.

Двое лордов, зачарованные моей магией, истуканами замерли посреди гостиной. Оба с приспущенными штанами и в полной готовности к соитию с прекрасной девой.

А я вам скажу, почему вас не удовлетворяют женщины, господа. - Я немного отодвинула в сторону кофейный столик, расчищая пространство на полу для будущей ночи страсти. Покачала головой, глядя на новый, только вчера купленный ковер, им придется пожертвовать, и продолжила: - А все дело в том, лорд Мартин и сэр Карлос, что вы давно бы могли признаться сами себе, что привлекают вас отнюдь не прелестные девы. Вы ведь не просто так пришли ко мне вдвоем, что ж, настало время вам исполнить свои тайные желания.

Я бережно усадила клиентов прямо на ковер друг напротив друга.

Не бойтесь, - подбодрила я, когда Мартин робко коснулся щеки старшего товарища. - Вам понравится друг с другом.

Когда же почтенные лорды, потеряв остатки стыда, накинулись друг на друга, срывая одежды, я отвернулась и тихо вышла из гостиной.

Желания наблюдать за этими игрищами у меня не возникло, а вот смыть с себя их касания и вкус поцелуя очень хотелось.

Я прошла в ванную комнату и скинула порванное платье на пол. Чуть позже сожгу, возможно, даже вместе с ковром. На заднем дворе. Интересно, будут ли задавать вопросы девочки из соседних домиков?

Я представила их любопытные лица, и на душе стало опять гадко.

Меня зовут Торани Фелз, и я, выражаясь культурным языком, элитная куртизанка. Блудница ночная, дочь греха и порока, и вообще, таких, как я, проклинают священники и ненавидят приличные жены.

И я последняя из иллюзорных суккубов. Тех самых, которых истребляла церковь на протяжении тысяч лет и добилась на этом поприще небывалых успехов. Истребили. Всех. Ну, почти всех.

И, наверное, было за что. Слишком опасным признали наш талант управлять желаниями людей. Сексуальными желаниями. Создавать иллюзии их исполнения, манипулировать чужим сознанием, заглядывать в сокровенные тайны душ.

Ох, сколько безгрешных святых отцов мы вывели на чистую воду, показав людям, что даже служителям Господа не чужды низменные желания и пороки. Походы в келью к монахиням оказались лишь невинными развлечениями, когда вскрылись более серьезные секреты этих «святош».

Началась жестокая охота, нас истребляли тысячами. Кровь моих убиенных сестер могла бы окрасить воды самой бурной реки Прайма. А сколько пострадало невинных человеческих девушек, обвиненных в том, что они суккубы. Эти бесчисленные жертвы оправдывались волей Господа и благом Страны.

Но все забывается. Лет сто назад и про нас забыли, решив, что наша кровь смыла все наши греховные преступления.

Вот только моей бабушке удалось выжить. Она сумела спрятаться там, где искать таких, как мы, слишком очевидно, и там, где есть могущественные покровители, способные тягаться с духовенством на равных.

В публичном доме.

В отличие от других работниц этого нелегкого дела, она не спала с клиентами. Зрелая иллюзорница умела доставлять удовольствие иными способами так, что недовольных не оставалось.

Так же, как и я сегодня, бабуля видела глубинную суть и самые потаенные страсти клиентов. Ткала в их сознании полотно иллюзии, где исполнялись самые извращенные фантазии, снимала все границы и запреты, которые накладывали общество и личные страхи. За одну ночь человек мог испытать те чувственные удовольствия, о которых боялся даже подумать или признаться себе.

Александра Маринина

Иллюзия греха

При взгляде на эту комнату с лежащим посредине на полу трупом старой женщины почему-то возникала ассоциация с Достоевским. Убийство старухи процентщицы. Хотя убитая, по предварительным данным, ростовщичеством не занималась и ломбард на дому тоже не устраивала. Более того, обстановка в большой квартире в "сталинском" доме свидетельствовала о достатке и аристократических корнях хозяев.

Когда-то в этой квартире жил известный ученый, академик Смагорин, но было это давно. Погибшая, Екатерина Бенедиктовна Анисковец, была его дочерью. Трижды за свою жизнь побывав замужем, она столько же раз меняла фамилию, но не вместо жительства. В этом доме она жила, пожалуй, дольше всех его обитателей. Только ее квартира была отдельной, остальные давно превратились в коммуналки с постоянно меняющимися жильцами. Одни получали или покупали новое жилье и уезжали, другие въезжали в результате разменов с родственниками или супругами. Двери квартир были утыканы разномастными кнопками звонков и карточками с фамилиями, и только дверь в квартиру Екатерины Бенедиктовны имела один-единственный звонок и красивую металлическую дощечку с надписью: "Академик В. В. Смагорин".

Судебно-медицинский эксперт осматривал тело, эксперткриминалист колдовал над поисками следов. Убийство явно втянуло на корыстное, совершенное с целью ограбления, уж очень богатой была квартира и беспорядок в ней царил ужасный. Сразу видно - здесь что-то искали.

У погибшей есть родственники? - спросил следователь Ольшанский у соседки, приглашенной в качестве понятой.

Не знаю, - неуверенно отозвалась молодая женщина в спортивном костюме. - Я здесь не так давно живу, всего полгода. Но мне говорили, что детей у нее нет.

Кто в вашем доме может хоть что-нибудь рассказать про Анисковец? Кто здесь давно живет?

Ой, не знаю, - покачала головой соседка. - Я здесь мало с кем общаюсь, я ведь только снимаю комнату. Хозяйка квартиру купила, а комнату в коммуналке сдает. Беженцы мы, - добавила она, - из Таджикистана. От нас тут все шарахаются как от чумных, будто мы заразные какие. Так что с нами не очень-то разговаривают.

Да, от соседки толку было мало. Предстоял долгий поквартирный обход, чтобы собрать хотя бы первоначальные сведения о пожилой женщине, безжалостно убитой ударом чем-то тяжелым по затылку.

С жильцами своего дома покойная Екатерина Венедиктовна действительно почти не общалась, но вообще-то приятельниц и знакомых у нее было немало. Коренная москвичка, она здесь выросла, закончила школу и университет, работала в Историческом музее. И всюду заводила друзей. Конечно, сегодня живы были уже далеко не все. Но все равно тех, кто мог бы рассказать о погибшей, было достаточно много.

В первую очередь Ольшанский велел найти тех ее знакомых, которые часто бывали у Анисковец и могли хотя бы приблизительно сказать, что именно у нее похищено. Такой человек нашелся - бывший муж Екатерины Бенедиктовны Петр Васильевич Анисковец. С покойной он развелся лет пятнадцать назад, когда ей было пятьдесят девять, а ему - шестьдесят два. И все пятнадцать лет он продолжал приходить в гости к Екатерине Бенедиктовне, приносил цветы и трогательные маленькие подарки.

Вы не обидитесь, если я спрошу о причине вашего развода? - осторожно сказал следователь, очень уж необычной показалась ему сама ситуация: разводиться в таком почтенном возрасте, и не ради того, чтобы создать новую семью. Петр Васильевич грустно посмотрел на Ольшанского.

Дурак я был - вот и вся причина. Закрутил с молодой, думал - вот оно, настоящее, всепоглощающее, то, ради чего на смерть идут. С Катериной развелся. А когда все закончилось, Катя долго смеялась надо мной Так, говорила, тебе и надо, дурачку самоуверенному, будет тебе урок. Она прекрасно ко мне относилась. Я потом много раз делал ей предложение, но она отказывала, дескать, смешно в таком возрасте под венец, да еще с бывшим мужем. Но ухаживания мои принимала, не гнала.

Выходит, она вас простила? - уточнил следователь.

Простила, - кивнул Анисковец. - Да она и не сердилась долго. Знаете, у нее чувство юмора было просто удивительное, она на любую беду умела с усмешкой посмотреть. Ни разу за все годы я не видел, чтобы Катерина плакала. Верите? Ни разу. Зато хохотала постоянно.

Вместе с Ольшанским Петр Васильевич поехал на квартиру к бывшей супруге. По дороге он несколько раз принимался сосать валидол, и было видно, что он панически боится заходить в комнату, где недавно лежала убитая. Но в последний момент он все-таки сумел собраться и, горестно вздыхая, приступил к осмотру имущества. По тому, как бегло он скользнул глазами по увешанным картинами стенам и как уверенно открывал ящики комода и дверцы шкафов, Ольшанский понял, что Петр Васильевич хорошо ориентируется в обстановке и знает, где что должно лежать.

Кажется, все на месте, - развел руками Анисковец. - Только одна картина пропала, маленькая такая, миниатюра, но я не думаю, что ее взяли воры.

Почему же? - насторожился Ольшанский.

Да она дешевенькая совсем, копейки стоит. Зачем бы ее стали красть, если рядом висят бесценные полотна.

Может быть, дело в размере, - предположил следователь. - Маленькую картину легче унести.

Нет, вы не правы, - возразил Петр Васильевич, - взгляните - здесь много миниатюр, отец Катерины, Венедикт Валерьевич, был к ним неравнодушен, всю жизнь собирал. И все они стоят очень дорого, очень, уж вы мне поверьте. Но пропала совсем ерундовая картинка, ее Катя купила у какого-то уличного мазилы просто шутки ради.

Что на ней было изображено?

Цветы и бабочки, стилизованные под Дали. Такой живописи сейчас полно в Москве. Мазня, одним словом. Я думаю, Катерина просто подарила ее кому-то. Не может быть, чтобы такую дешевку кто-то украл.

Хорошо, Петр Васильевич, насчет картины мы выясним. А что с драгоценностями?

Все целы. Это просто поразительно, знаете ли. У Катерины были великолепные фамильные украшения: бриллианты, изумруды, платина. Одна работа чего стоит! И ведь ничего не взяли.

Это было действительно очень странно. Почему же тогда ящики комода оказались выдвинутыми, вещи разбросаны по полу, шкафы открыты? Ведь явно же что-то искали. Но если не ценности, то что же тогда? И почему преступник не взял ценности? Их много, они все на виду, он наверняка их видел и даже трогал. Почему же не взял?

Нужно было немедленно найти еще кого-нибудь, кто смог бы осмотреть вещи Екатерины Бенедиктовны. Не исключено, что ее бывший муж пропажу заметил, но по каким-то причинам это не обнародовал.

Пухлая, перехваченная аптечной резинкой записная книжка Екатерины Бенедиктовны Анисковец, набитая множеством выпадающих листочков и визитных карточек, лежала на столе перед Анастасией Каменской. Задание следователя было предельно четким: найти среди знакомых убитой человека, который мог бы дать квалифицированную консультацию по поводу имевшихся у нее ценностей. Насколько кратко было сформулировано задание, настолько длительной и кропотливой была работа по его выполнению. На установление всех лиц, поименованных в этой записной книжке, требовалось много времени и терпения. Настя старательно составляла запросы и получала ответы: "Умер... ", "Номер передан другому абоненту... ", "Переехал... ", "Умер... ", "Умер..."

На третий день ей наконец повезло. Искусствовед, знаток живописи и коллекционер антиквариата Иван Елизарович Бышов пребывал в полном здравии и проявил прекрасную осведомленность как о картинах Анисковец, так и о ее украшениях. К тому моменту, когда Настя с ним связалась, он уже знал о трагической гибели своей старинной приятельницы и беспрестанно приговаривал:

Боже мой, Боже мой, я был уверен, что она всех нас переживет! Здоровье отменное. Ах, Катерина, Катерина!

Вы давно знакомы с Екатериной Бенедиктовной? - спросила его Настя.

Всю жизнь, - быстро ответил Бышов. - Наши отцы дружили, и мы с Катериной практически росли вместе. Мой отец и Венедикт Валерьевич были страстными коллекционерами. А мы с Катей пошли разными путями. Я, что называется, принял коллекцию отца и продолжил его дело, а Катя не имела вкуса к коллекционированию, ее это как-то не будоражило. Впрочем, женщины вообще не склонны... Она потихоньку продавала ценности и на эти деньги жила. Пенсию-то ей крошечную положило государство, музейные работники у нас не в чести были.

А кто наследует ее имущество?

Государство. Катерина все завещала нескольким музеям. У нее нет родственников, которым ей хотелось бы оставить все это.

Неужели совсем нет родственников? - не поверила Настя.

Нет, какие-то есть, конечно, - ответил Бышов дребезжащим голоском. - Но не такие, кому можно было бы оставить коллекцию. Пропьют, прогуляют. Катя хоть и не имела вкуса к коллекционированию, но ценность того, что у нее было, понимала очень хорошо. Я имею в виду не только денежную стоимость, а ценность в высшем смысле слова. Для истории, для культуры. Она очень образованная была.